— Джоан, ты слышала, что я сказала?
Черт. Черт! Джоан зажала телефон плечом, динамик сдвинулся, и строгий голос свекрови стал чуть тише и отделился от голоса совести в ее голове.
— Да, да, Милдред. Я помню, что в вы…
— Я не сомневаюсь, что ты помнишь. Я спрашивала, записала ли ты. Нельзя позволять себе разгильдяйство, Джоан. Тем более сейчас, когда у тебя нет забот и работы и мозг постепенно превращается в желе, — тебе ли об этом не знать, подумала Джоан, — невозможно представить, чтобы вы с Джоном пропустили обед со Спенсерами и Харрингтонами. Это наши старинные друзья. Мы не виделись миллион лет. Мы поддерживаем связи внутри сообщества.
Прописные истины, по которым жили героини Апдайка и Милдред Фостер, все лились и лились Джоан в ухо нескончаемым потоком. Джоан предполагала, что когда они переедут из Денвера во Фроузен Пирс, нравоучения свекрови просеются сквозь разделяющие их мили и когда-нибудь окончательно превратятся в один профилактический звонок в неделю, но качели качнулись в другую сторону, и Милдред, еще недавно уверенная, что бывшая официантка только и способна, что на обслуживание минимальных потребностей ее сына, теперь впала в другую крайность, проверяя, чтобы Джоан не оставила за праздным времяпрепровождением свою единственную священную обязанность: содержать Джона в комфорте и счастье.
Иногда Джоан задавалась вопросом, осознавала ли свекровь, что таким образом превращала своего взрослого, справившего сорокалетие, сына в инфантильное существо, перед которым и нужно было только вовремя поставить тарелку и раздвинуть ноги, но этот вопрос в конце концов отпадал сам собой — естественно, не осознавала. Милдред Фостер, как всегда, просто желала своему драгоценному мальчику лучшего, причем с подкупающей и не знающей преград искренностью, которой, как волной цунами, уже давно слизнуло бы из жизни Джона любую другую женщину. Но только не Джоан. Естественно. Потому что…
— … потому что тебе пора отвыкать от привычек родных мест, дорогая, — чуть мягче журчал в голове голос свекрови, пока Джоан инспектировала полки холодильника. — Я все понимаю, теперь, в этом Фроузен Пирс, все снова стало иначе, но ты ведь знаешь…
Так, песто и фасоль, шпинат и брокколи, салат и курица. Что-то еще… Ах да, записка на холодильнике. Джон просил ветчину ломтиками и пармезан. И безлактозное молоко. Список все увеличивался и увеличивался, и в какой-то момент стал расти пропорционально списку невыполнимых требований свекрови. Джоан подавила вздох. Включила громкую связь, положив айфон на угол кухонного острова, и стала записывать в распухший от записей блокнот список продуктов, которые нужно было купить, раз уж она все равно собралась в город.
Свекровь, конечно, не хотела в это верить, но Джоан вполне ответственно подходила к домохозяйству, которое, по всей видимости, окончательно заменило ей карьеру. Она завела толстый блокнот в строгой черной обложке с конвертом сзади, разлиновала его на семь дней на разворот и стала планировать. Планировать было удобно: списки дел, размещенные в каждой ячейки, успокаивали и не давали расплыться в неуместных ностальгических чувствах в начале недели, а в конце недели приносили удовлетворение от того, что все дела в каждом дне были вычеркнуты. Списки можно было предъявить Джону в ответ на его полушутливые сетования, что он три раза ездил в Денвер, «а ты просто проводила время в свое удовольствие». Списки ставили Джоан в один ряд с безупречной свекровью, которая превратила свое домохозяйствование в работу более социально значимую, и карьеру более чем успешную, чем вся судебная практика ее мужа. Хотя, конечно же, не в один ряд. Разве может быть в одном ряду с Милдред хоть кто-то?
— Слушайте, Милдред, — наконец сказала Джоан, закрыв холодильник за секунду до того, как сигнал оповестил бы свекровь, что она расточительно использует холод и все время забывает, что от долгого контакта с теплым воздухом комнаты портятся и продукты, и холодильник, — я записала, что в выходные мы обедаем у вас. Суббота, час дня. Я передам Джону. И не дам ему сказать, что он работает. Обещаю. Но мне надо успеть в город за продуктами до темноты. И до ужина, — Джоан выдвинула решающий аргумент.
— Я позвоню в пятницу, — не сдалась Милдред.
Не сдалась, но отступила. Многословно попрощавшись и напомнив, что о продуктах нужно беспокоиться заранее, а не за несколько часов до ужина, свекровь положила трубку. Джоан еще раз проверила список, на всякий случай заглянула во все шкафы, внесла в список еще рыбные стейки и, наскоро собравшись, наконец вышла из дома.
Джон настаивал, что в декабре все в доме уже должно быть рождественским и красивым. Что это значило в доме, где жили два взрослых человека, неизменно справлявших Рождество в компании двух других взрослых людей в Денвере, сказать было сложно, но Джоан не любила задавать себе вопросы, на которые нельзя было найти ответ. У нее был рождественский сервиз. Рождественские салфетки. Рождественский список продуктов. Рождественское меню. Черт подери, даже рождественская доска на пинтересте, где все, что должно было радовать глаз один месяц в году, собиралось, упорядочивалось и пылилось оставшиеся одиннадцать.
Планирование создавало настолько устойчивую иллюзию контроля, что Джоан всегда выбивало из колеи когда что-то вдруг шло не так. Особенно в простых вещах вроде поездки за продуктами.
Сначала, на половине дороги до супермаркета, ей показалось, что машина плохо ее слушается. Но это же декабрь во Фроузен Пирс, господь. Здесь всегда что-то плохо слушается на дороге. Или все-таки руль? Джоан попыталась прислушаться к машине, но, как назло, свернула на другую дорогу, и ощущение, что руль выскальзывал из рук, пропало.
Потом, на обратном пути на том же повороте погасли контрольные лампы, и Джоан чертыхнулась сквозь зубы. Ну замечательно. Почему-то руль, лампы, отсутствие шпината в магазине и Милдред сложились в такую безупречно логичную цепочку, что Джоан стало ужасно обидно. К дому обида превратилась в раздражение, а к приходу Джона с работы — в злость.
Ничуть не помогало то, что Джоан наперед знала, что Джон скажет обо всем, что она могла ему рассказать: Спенсеры и Харрингтоны ужасные люди, но если мама зовет, конечно, нужно ехать; руль и лампы — это не ерунда, тебе не показалось, нужно обязательно съездить, давай я; ужин великолепный, но был бы еще шпинат… ты все время про него забываешь, ах да, прости, я забываю, что здесь такой большой спрос на шпинат в пакетах.
После ужина Джон заперся у себя в кабинете доделывать работу, а Джоан, отправив в посудомойку посуду («нужно перепроверять даже за посудомойкой, ты ведь не в ресторане живешь, дорогая, ты готовишь любимому мужчине»), решила, что если хоть что-то в этой жизни безраздельно принадлежит ей, то это — машина. И только она сама будет решать, что с ней делать.
QuikTrip, ближайшая автомастерская, была похожа на маяк — заправка и ремонт, дурацкий автомат с поганым кофе, ровные ряды с бутылочками воды и всякой несуразицей. Все проезжали мимо нее, но Джоан, наверное, чаще прочих. Почти каждую ночь, собственно, когда она садилась в машину и ехала куда-то. На самом деле — в никуда.
Все-таки руль тоже. Черт. Она расстроилась, но сама не поняла, от чего больше: что ей не показалось, или что Джон был прав, что ей не показалось, что как бы отнимало у нее право на ее собственность.
Джоан посидела в припаркованной у мастерской машины, вглядываясь в сумрачный декабрьский вечер. Этот день, когда все валится из рук, закончится. Можно будет вычеркнуть все дела. И начать завтра. Завтра должно быть лучше.
Она вышла из машины, поежилась и пошла к мастерской.
— Кто-нибудь есть? — позвала Джоан, толкнув дверь.

Отредактировано Joan Foster (2022-01-06 18:21:41)

Подпись автора

фрост <3